В колонке для «Лос-Анджелес Таймс» 15 июля Николас Голдберг убеждает читателей, что спорный калифорнийский «Закон о возможности окончить жизнь», разрешающий в некоторых случаях эвтаназию при помощи врача, следует расширить на пациентов, страдающих от деменции и болезни Альцгеймера. «Закон о возможности окончить жизнь», убеждает Голдберг, «не привёл к тем ужасным событиям, которые воображали его оппоненты», а, наоборот, позволил более, чем 1200 смертельно больным людям, мирно окончить свои жизни. Голдберг верит, что закон следует расширить на большее количество людей, включая пациентов, страдающих от деменции и болезни Альцгеймера, и что «политики также могут обратить внимание на людей с некоторыми дегенеративными расстройствами или тех, кто живёт с хроническими болями».
Затем Голдберг приводит пример своей собственной бабушки, которая, прежде чем у неё была диагностирована болезнь Альцгеймера, ясно дала понять, что хочет умереть, когда утратит память и не сможет ни говорить, ни читать. И всё же её худшие страхи сбылись – именно в таком состоянии она и прожила несколько лет: лежа в кровати, ничего не помня, неспособная ни говорить, ни читать, ни самостоятельно одеться, ни поесть, ни справить нужду. Мы должны принять, заключает Голдберг, что «бороться за продолжение жизни» – не всегда самый лучший вариант и что «есть положение хуже, чем смерть».
С этим утверждением я могу согласиться. Одним из результатов удивительного развития медицины за последние сто лет стало то, что жизнь человека часто длится дольше, чем он сам, возможно, хотел бы. Но я также глубоко убеждена, что существует большая разница между прекращением поддерживающих жизнь мер и активной помощью кому-то в совершении самоубийства.
Защитники «помощи в умирании» склонны отбрасывать аргумент, согласно которому разрешение одной формы тщательно контролируемой, подверженной наблюдению и, на первый взгляд, милосердной эвтаназии впоследствии приведёт к всё большей и большей либерализации этой практики или даже злоупотреблениям ею – как логическую ошибку «скользкого склона». Однако, опыт таких стран, как Бельгия и Нидерланды, которые первыми легализовали эвтаназию, решительно подтверждает этот аргумент. В 2001 г. Нидерланды стали первой страной в мире, легализовавшей эвтаназию (до этого эвтаназия была запрещена, но, тем не менее, совершалась и редко преследовалась по закону). Эта практика была разрешена в случаях «непрекращающегося и невыносимого страдания» и когда не существует «никакой разумной альтернативы». Роб Жонкьер, на данный момент – исполнительный директор Международной федерации обществ за право умереть, заявил в то время Бюллетеню ВОЗ, что, хотя врачи могут увидеть рост числа запросов от желающих умереть, он не ожидает «значительного роста» числа случаев эвтаназии. И тем не менее, в период с 2007 по 2017 год, число голландцев, умерших в результате эвтаназии, утроилось. С тех пор Нидерланды разрешили эвтаназию несовершеннолетних, а также больных, страдающих от таких психических болезней, таких, как хроническая депрессия, и – последнее нововведение – от прогрессирующей деменции (в тех случаях, когда человек ранее высказывал желание умереть).
Среди тех, кого подвергли эвтаназии из-за деменции, была убитая в 2016 г. 74-летняя женщина, которая высказывала желание подвергнуться эвтаназии прежде, чем ей придётся отправиться в дом для престарелых. Однако она также сообщала, что хочет сама определить подходящее время, «пока я ещё буду вменяема и когда сочту, что время пришло». Она так никогда и не приняла это решение и, в конце концов, другие приняли его за неё – ей подсыпали снотворное в кофе. Тем не менее, она проснулась, и её пришлось удерживать, пока врачи завершали процедуру. Когда речь идёт о вопросах – буквально – жизни и смерти, нельзя быть слишком осторожным. Мы никогда не можем знать наверняка, наслаждалась ли эта голландская женщина жизнью несмотря на то, что её умственные и физические возможности выглядели ограниченными. Мы также не можем знать, была ли для окружающих её людей приятной её компания и общество, опять же, вне зависимости от её умственного состояния. Эвтаназия означает утверждение, что некоторые жизни – тех, кто подвержен страданию – менее достойны того, чтобы быть прожитыми. Страдание, как утверждается, – это нечто, чего следует избегать любой ценой.
Но что, если мы ошибаемся в вопросе страдания? Что, если оно, на самом деле, может быть последним путём к примирению, исцелению, смирению или к исправлению наших душ?
В ответ на рассказанную г-ном Голдбергом историю его бабушки я могу предложить свою собственную историю страдания. Мой отец, который большую часть своей взрослой жизни был алкоголиком, в 1989 г. попал в ужасную автомобильную аварию. Его тазовые кости и несколько позвонков были раздроблены. Он достаточно восстановился физически, чтобы ходить и быть способным к большинству занятий, но его боли и его алкоголизм с годами ухудшались. Много раз он давал понять, что, по его мнению, ему было бы лучше умереть. Он слишком много страдал. Казалось, нет никакой надежды на восстановление – ментальное, физическое или эмоциональное. Его действия причиняли боль окружающим.
И вдруг, в апреле 2019 г., он неожиданно решил бросить пить. Вопреки просьбам семьи, он резко бросил, без всякой медицинской помощи, – и это стоило ему жизни четыре дня спустя, когда его сердце просто остановилось. Сделали вскрытие. Я была уверена, что отчёт покажет: в последние часы он «сдался» и выпил. Когда коронер [в США и Великобритании – офицер, проводящий предварительное расследование причин смерти, чтобы определить, следует ли возбуждать уголовное дело – IFN Россия] сказал мне по телефону, что токсикологический отчёт не обнаружил никаких следов алкоголя в его организме, я разрыдалась.
В тот момент я смогла простить ему десятилетия боли. А мой отец оказался способен победить демона, преследовавшего его, оставив всей семье намного лучшие воспоминания и историю надежды, за которую мы можем держаться. Имей мой отец доступ к эвтаназии как к средству убежать от хронических болей и ментальной болезни (алкоголизма), насколько иные воспоминания он оставил бы нам? Насколько иначе он бы чувствовал себя в конце, зная, что болезнь победила его?
Мы никогда, ни при каких обстоятельствах, не можем знать, какой конец будет у истории или какое исцеление она может принести. Делая вид, что знаем это, мы поступаем несправедливо по отношению и к самим себе, и к другим.