Last updated on 22 марта, 2022 at 08:52 дп
[Примечание редакции: Этот текст писался до заседания суда, назначенного на 23 сентября. Редакция IFN Новости продолжает следить за судебным процессом].
Моя предыдущая статья с изложением фабулы уголовного дела, по которому в Калининграде двух врачей судят за убийство новорожденного, вызвала достаточно эмоциональные отклики в соцсетях. И это не удивительно: несмотря на не слишком высокий уровень доверия к следствию и суду в нашем обществе, предъявленная на суде и опубликованная в интернете аудиозапись совещания в кабинете главврача, подлинность которой не отрицает ни одна сторона, задела многих родителей, ощутивших, что они тоже могли бы оказаться на месте семьи Ахмедовых.
Напомню, что 5 ноября 2018 г. гражданка Узбекистана Замира Ахмедова родила сына на 24-й неделе беременности. Примерно через шесть часов после рождения мальчик умер – по версии обвинения, врачи убили его уколом магнезии, чтобы записать как мертворожденного и не портить себе статистические показатели его вероятной смертью в первые дни жизни. Версию об убийстве в настоящее время рассматривает суд, но сказанные за час до смерти ребёнка слова уже прозвучали на всю страну. Находящаяся сейчас на скамье подсудимых Елена Белая – на тот момент и.о. главврача – на записанном совещании распекала подчиненную: «Зачем вы женщине сказали, что он [ребёнок] живой? Почему не доложили заведующей?» И на вопрос: «А что я должна была ему сделать?» Белая дала ясный и четкий ответ: «Ничего не делать!»
За несколько месяцев до этого Белая, согласно показаниям других врачей, точно так же распорядилась не оказывать помощь новорожденному недоношенному мальчику по фамилии Васько. Врачи проигнорировали преступные требования главврача, за что были наказаны: смерть мальчика на третьи сутки испортила статистику.
Аналогичный случай произошел в 2015 г. в Калужской области, где главный акушер-гинеколог Александр Ругин, не зная, что его телефон прослушивает полиция, отдал распоряжение: «сразу унести [ребёнка] и сказать, что родился просто мертвым <…>, потому что если вы дадите младенческую смертность, вас просто порвут». Несмотря на очевидные доказательства вины, Александр Ругин был оправдан, а патологоанатом, согласившийся по его просьбе подделать выводы вскрытия, вообще проходил по делу свидетелем!
«Калужское» и «калининградское» дела, получившие огласку в результате случайных обстоятельств, показывают существование серьёзных проблем в российской медицине. Поговорим об этом подробнее.
После своего оправдания в суде Александр Ругин заявил: «Априори нельзя искать умышленное преступление в действиях врача. Мы пытаемся, мы работаем, стараемся помогать женщинам и детям, но не всегда бывают успехи. И потери бывают. В них надо разбираться. Но думать, что кто-то специально делает, чтобы убить…».
В похожем ключе высказался через несколько дней после ареста Элины Сушкевич главный внештатный детский специалист анестезиолог-реаниматолог Минздрава России Сергей Степаненко: «Абсурдная статья. Это идиотизм полный. Можно говорить о врачебных ошибках; а то, что обвиняют в убийстве, преступном сговоре – это полный бред. <…> Может, там один следователь больной на всю голову. <…> Невзлюбил он медиков в силу того, что в детстве ему зуб рвали, либо что-то ещё делали, ему было больно. Вот он и продолжает массированную атаку».
Глава национальной медицинской палаты Леонид Рошаль выразился, может быть, не так резко, как его коллега, но не менее решительно: «Такого после 1953 года, когда докторов обвиняли в преднамеренном неправильном лечение членов Политбюро, ещё не было. Опытного педиатра обвинили в убийстве новорожденного. Приехали».
Фактически это означает, что представители медицинского сообщества пытаются навязать обществу представление о своей принципиальной неподсудности. Доктора делают святое дело, поэтому их нельзя ни судить, ни даже обвинять. Ни правоохранительные органы, ни СМИ, ни общественность не вправе подвергать сомнению незапятнанность белых халатов. Врачи могут ошибаться, но никогда не совершают преступлений – просто потому, что они врачи.
Автор этих строк, конечно, как и все нормальные люди, уважает врачебную профессию, знает множество врачей, самоотверженно делающих своё святое дело, и восхищается этими людьми. Более того, обе бабушки автора были врачами, как и многие их родственники и знакомые, а в юности автору доводилось слышать рассказы о 1953 годе от пожилых врачей, которые, как и Леонид Рошаль (в то время – студент «пироговки»), застали те страшные события лично. Но следует ли впадать в противоположную крайность? Когда та или иная группа людей пытается объявить себя стоящей вне подозрений и не обязанной отчитываться перед обществом, это всегда опасный симптом.
Например, есть другая профессия, тоже связанная с защитой слабых от угроз, заботой об их благополучии, хотя и в другой сфере, – профессия полицейского. Мало кто хочет оказаться в обществе, где нет полиции и некому следить за порядком, а преступники остаются безнаказанными.
Но для того, чтобы полицейские защищали нас, законопослушных граждан, а не представляли для нас угрозу, существуют определённые требования закона. Осуществляя обыск или задержание, полицейские обязаны действовать в присутствии понятых, а в некоторых случаях – осуществлять видеосъемку своих действий. И если высокие чины полиции начнут требовать, чтобы даже вопрос о возможности совершения полицейским преступления не ставился, то это вызовет закономерную тревогу в обществе. Полицейских, желающих встать над законом, вряд ли сочтут «дядями Степами», чей единственный интерес – благополучие и безопасность граждан.
Такую же тревогу должны вызывать и притязания на неподсудность со стороны врачей, а высказывания, подобные процитированным выше словам докторов Ругина и Степаненко, должны стать неприличными.
Закон призван защищать общество и граждан от тех людей, кого не останавливают соображения морали. К сожалению, у нас нет никаких оснований считать всех врачей без исключения высокоморальными людьми. Напротив, мы можем наблюдать чудовищное положение дел в том, что касается медицинской этики. Особенно это затрагивает сферу акушерства и гинекологии. Подавляющее большинство матерей в России могут рассказать, как на них давили, подталкивая к аборту: на кого-то потому, что «слишком молодая», на кого-то потому, что «уже возрастная», на кого-то потому, что анализы показали возможность той или иной патологии у ребёнка.
А уж если у ребёнка действительно обнаруживается какая-то врождённая патология, или он рождается преждевременно, то давление возрастает многократно. На опубликованной аудиозаписи Елена Белая, среди прочего, говорит врачам, что они, пытаясь спасти новорожденных, «делают инвалидов». Согласно показаниям тёти Оллоберди Ахмедова, Белая сказала ей: у мальчика «не работают лёгкие и мозг», он станет инвалидом, а затем несколько раз спросила: «Зачем вам такой ребёнок?».
В посвященном делам Александра Ругина и Елены Белой материале «Новой газеты» приводится такой комментарий доктора медицинских наук Ольги Бухановской: «Спасти на 23-й неделе с полиорганной недостаточностью? Зачем? В последующем для психиатров, для неврологов, для детских домов, для интернатов?». Читать подобные рассуждения в исполнении врача, честно говоря, страшно.
И с нравственной точки зрения, и с точки зрения действующих законов Российской Федерации («по законам Божеским и человеческим», как говорили в старину) врач обязан спасать больного, делая всё, что в его силах. Он не имеет права ставить себя на место Господа Бога и решать, кому жить, а кому умереть. Он не вправе определять «ценность» пациента и отделять тех, кто «нужен», от тех, кто «всё равно умрёт» и потому лучше, «чтобы их не было» (слова Белой).
Увы, но эти и другие нормы, прописанные в российских законах и кодексе этики российского врача, на деле для многих российских врачей остаются чуждыми. Можно вспомнить, как без малого десять лет назад, во время общественного обсуждения проекта закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации», медицинское сообщество сопротивлялось введению в него нормы о праве родителей находиться вместе с детьми в больницах. Многие врачи демонстрировали при этом откровенное презрение к «мамашкам», которые только «мешают работать».
Зададимся вопросом: многие ли врачи уважают в своей работе принцип, требующий добровольного информированного согласия пациента или его представителя на любое медицинское вмешательство? Ответ, боюсь, очевиден любому, кто имел дело с российской медициной. А ведь этот принцип провозглашается и в упомянутом законе, и в профессиональном кодексе этики, причём в последнем сказано, что отказ вменяемого пациента от медицинской помощи является признаком неспособности врача наладить сотрудничество с пациентом, и виноват в этом врач!
Конечно, между оказанием пациенту помощи без его согласия и хладнокровным убийством пациента есть огромная разница. Но корень у этих явлений общий: врач видит в пациенте не личность, с которой он призван, выражаясь словами кодекса этики, наладить терапевтическое сотрудничество, а объект профессиональных манипуляций – «мешок с органами» или, скорее, сложный механизм, который надо починить, а если это невозможно – выбросить. И именно врачу, согласно этому подходу, принадлежит право определять, кого лечить, а кому лучше умереть.
Нас не должно удивлять, что многие калининградские родители искренне благодарны Элине Сушкевич за спасение их детей и поддерживают её на суде. Вероятно, что их дети просто оказались «перспективными», их можно было лечить, не опасаясь испортить статистику и не «делая инвалидов».
На сайте «Мой врач – Элина Сушкевич», запущенном мамами спасённых д-ром Сушкевич детей в поддержку обвиняемой, многие из них рассказывают свои истории: мой ребёнок родился с весом всего 870 г. в 26 недель, а мой – 800 г. на 27-й неделе, а мой – на 27-й неделе с весом 950 г.
Разумеется, спасение таких детей – это крайне значимая работа, требующая квалификации, терпения, сил. Вероятность спасения пациента в таких случаях – примерно 50%, а вот у ребёнка, родившегося на 24-й неделе с весом 700 г. – всего 5-10%. И показания свидетелей обвинения, согласно которым Сушкевич призналась, что в перинатальном центре таких детей прямо в родзале ждал укол магнезии, укладываются в описанный подход ничуть не хуже, чем истории спасения детей, родившихся недоношенными, но всё же на несколько недель позже.
Такой бесчеловечный подход к пациенту встречается среди врачей разных специальностей, но есть причина, по которой среди акушеров-гинекологов, неонатологов и других, кто связан с беременностью и родами, он распространён намного шире. И эта причина – легальные аборты.
С одной стороны, врачи обязаны выхаживать недоношенных детей, начиная с веса 500 г. и срока в 22 недели беременности. Но с другой стороны, врачи – и нередко те же самые – делают аборты. И это является частью их профессиональных обязанностей, причём аборт считается хирургической операцией и оплачивается из фонда медицинского страхования намного щедрее, чем действия, необходимые для спасения недоношенных детей. В России аборт по социальным показаниям разрешён до 22-й недели, а при наличии медицинских показаний – независимо от срока беременности.
Предлагаю читателю вдуматься в этот парадокс: если на 24-й неделе беременности выяснилось, что ребёнок будет инвалидом, и родители захотели от него избавиться, то врач делает аборт, получает за эту операцию деньги, а тело нерождённого ребёнка считается «биоотходами». Но если на том же самом сроке ребёнок преждевременно родился и есть шансы его выходить, хотя он будет инвалидом, то врач обязан его выхаживать!
Нынешний российский закон фактически требует от врачей, чтобы в первом случае они не видели в ребёнке человека, личность, пациента, а во втором случае в точно таком же ребёнке – видели!
Стоит ли в таких условиях удивляться, что недоношенным младенцам врачи могут колоть магнезию?
Вероятно, чтобы впредь не провоцировать убийства недоношенных младенцев, следует изменить порядок сбора и учёта статистики по младенческой смертности, а также принятия на её основании кадровых решений. Но такие изменения, сколь бы они ни были необходимы, сами по себе проблему не решат.
Необходимо добиваться того, чтобы ребёнок в утробе матери с самого зачатия считался человеком со всеми вытекающими из этого юридическими выводами. Разумеется, первым и самым важным выводом из такого признания будет полный запрет абортов. И, кстати, именно этого, по сути, требует Конвенция ООН о правах ребёнка, напоминающая и подчёркивающая, что ребёнок «нуждается в специальной охране и заботе, включая надлежащую правовую защиту, как до, так и после рождения».
Держа в голове конечную цель полного запрета абортов, стоит поддерживать в качестве промежуточных мер любые ограничения этой бесчеловечной практики. Так, например, стоило бы перестать оплачивать аборты из фонда медицинского страхования, к чему уже много лет призывает Патриарх Кирилл. В этом случае можно будет перестать делать аборты в бюджетных медицинских учреждениях.
Беременность – не болезнь, поэтому аборт – не лечение. Необходимо добиться того, чтобы аборты – если уж их пока не удаётся запретить полностью – хотя бы не выполнялись теми же врачами, которые ведут беременность, принимают роды и спасают новорожденных детей. В противном случае мы не сможем рассчитывать, что врач будет видеть в своём крохотном пациенте человека. А это, в свою очередь, будет означать, что жизни желанных и любимых своими родителями младенцев не будут спасены по причине абортивного сознания врачей.
И, в-третьих, следует добиваться соблюдения врачами действующего законодательства в том, что касается прав пациента. Любое медицинское вмешательство может осуществляться только при условии добровольного информированного согласия пациента, а в случае несовершеннолетнего пациента – его родителей или других законных представителей. Именно поэтому родители имеют и должны иметь право всегда находиться рядом со своим больным ребёнком. Напоминайте об этом всем врачам, с которыми вам приходится взаимодействовать! Это не только защитит вас от возможного вреда, но и поспособствует закреплению в повседневной практике врачей прописанного в законах отношения к пациенту как к личности.
И тогда, если ребёнка нельзя спасти, врачи хотя бы позволят ему умереть на руках у матери.
P.S. 17 апреля Элина Сушкевич написала в Фейсбуке* (орфография и пунктуация авторские – IFN): «в период в 2019 году изменился показатель младенческой смерти. Повлиял ли как то мой арест на этот показатель, как знать? Решайте сами.
Вот статистика: по нашему Перинатальному центру.
В 2016 г. детей рожденных менее 1 кг и получивших лечение в отделении реанимации было 32 (умерло 6), в 2017 году 56 (умерло 9), в 2018г. 33 (умерло 9), и в 2019 году 57 (умерло 21)».
Может быть, изменение показателя смертности недоношенных младенцев в 2019 году связано с тем, что после ареста Элины Сушкевич 28 июня им перестали колоть магнезию в родзале и вычеркивать из статистики, как будто их и не было? Чтобы проверить эту версию, нужно знать, на какой неделе беременности и с какой массой тела рождались умершие младенцы. Но если эта версия верна, то при вероятности таких младенцев выжить в 5-10% изменившиеся цифры статистики означают: примерно один младенец за полгода, которому раньше сделали бы смертельный укол сразу после рождения, теперь выживает.
*Компания Meta Platforms Inc., владеющая социальными сетями Facebook и Instagram, признана в Российской Федерации экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена.